я никогда не верил в деда мороза, бабу ягу, кракозябру. но был убежден, что сердце - это что-то особенное. я долго не верил, что сердце - это та же мышца. когда поверил, наверное, тогда и перестал верить в чудеса
Девочка перестала пить на ночь кофе, согреваться водкой, сгоряча целовать в засос. Девочка хороша и анфас, и в профиль, без причин смеется и, наверное, видит тебя насквозь. Девочка нынче в кресле сидит, не плачет, не слагает песен, не хрипит о счастье и не воет ввысь. Девочка понимает, что ужин начат, что жребий брошен, чуть-чуть потерпишь - и заебись Станет всё и, надеюсь, что даже скоро, а если не станет - веришь, девочке все равно. Девочку третий раз увезли на скорой, пятый раз увели из дома, повели даже раз в кино. Легче, поверь, не ждать и не портить нервы - ты далеко не первый, кто ее пытался свести с ума. Девочка обучилась теперь манерам, говорит о погоде: «Ах, прелесть - пришла зима». Девочка вновь привыкла не верить в сказки, все как обычно – закуска, пиво и на капот. Девочка как картинка: make-up не смазан, сапоги на шпильке, «всем спасибо, свободны», да только вот Девочка так устала писать о прошлом, скоро полночь, глаза слезятся, завтра надо сдавать отчет. Девочка понимает, что жребий брошен, засыпает быстро, только ищет твое плечо.
я слово позабыл, что я хотел сказать какая машина на этой взлётной полосе будет соседнюю подрезать кто выпускает шáсси, как выпускают детей из школы не понимаю, не помню выпускного бала, его платьев, его прикола
не помню, потому что его не было вообще то есть его у меня не было вообще я вообще зачахну, как чахнет сказочный злой кощей рядом с кучей семейных друзей, их детей, их бесполезных ненужных вещей
а анашевич очень редко приезжает в москву не посещает литературные вечера в сети билингва-пироги-оги маша говорит – знаешь, сижу дура дурой, лицо сухое, а кажется что реву словно станция мир падаю падаю, а воздушные дирижабли поднимаются наяву пожалуйста, помоги
только нет у них шáсси, и крыльев нет зато много летучего газа, веселящего газа а я за кроликом, нет, за крольчихой белой – падаю и теряю разум
становлюсь то короче, то выше или длинней то читаю книжки, то мурашки как толстые гусеницы сползаются на моей спине я вообще мало что понимаю у меня не было бала, знаешь, как золушка – этого обнимала, того обнимала и думала – вот я иду прямо к марту, апрелю, маю
и зима закончится, можно будет носить платья с короткими рукавами говорить движениями, а не словами только так душно как будто воздуха даже здесь не хватает и наступишь на почву, а она так пружинит зло а меня кто-то не гладит, а знаешь – так, словно выхватывает из рук, и я таю, ну да, я знала, конечно, что венера – это дело каких-то рук, но почему же тогда это никому так и не помогло
почему же не помогло, отвечаю, ещё как помогло не помогает только тем, кто сам помогает это в меня легло, вот анашевич приедет в москву, и будет вести себя так словно от кого-то всевидящего убегает
будет шáсси прятать, нырять под воду, под водой словно в мягком воздухе будет животы рыбам распарывать над илом, покрывшем призрачные города, будет как скат парить
прости меня, Маша, честное слово, мне не следовало всего этого говорить.
Ты улыбаешься, когда у тебя перерывы: "ах, какая девочка, послушная, всё поняла, всё". Конечно, немного не хватает тебе её сумасшествия, её полосатого шарфа, цитирование Басё. Ты по ночам нервно проглядываешь сообщения, но от неё, конечно же, ничего нет. Ты улыбаешься этому дождю весеннему и, не спеша, набираешь номер и говоришь той, другой "привет"... В твоём городе нет уголка, который бы радовал тебя, но ты продолжаешь в нем жить, Может быть, этот город проник в тебя, стал давно тобой или связала вас крепкая нить, Или, быть может, ты влюблен в него?...нет. Конечно, это вовсе не так, совершенно не так. Вот уже несколько месяцев тебе чудится девочка в полосатом шарфе... ты уверен, это — пустяк. Ты уверен на все сто, ты готов подписать кровью там, где надо, что ты прав, чёрт возьми, прав! Но мерещется тебе в переулках, в подъездах, в окнах этот проклятый разноцветный шарф.
Это она научила тебя впускать в свои легкие её сигаретный дым, Это она тебя для себя самого сделала вдруг чужим. Это она улыбалась, словно овечка Бетт, а глаза горели адским огнем, Это она сплела вокруг тебя сети и сказала "ну что, милый, дальше — вдвоём?" И не учла, что тебе не нужно(как не крути!) этих мрачных оков, И ты сумел вырваться, сумел сбежатьот неё...ты был к такому совсем не готов. И когда она еще думала, что ты — в её власти, ты поступил ,чёрт побери, как "герой" - Просто сломал её на две части и одну из них зачем-то забрал с собой. Нет, это, конечно, правильно, - вдруг будет скучно или другая какая беда, А такие вот девочки, как она, они же при катастрофах остаются живыми всегда.
Ты был дерзок и смел, а она, в полосатом своем шарфе, ничего так и не поняла, Она тебе писала, звонила, она тебя долго еще на том перекрестке ждала, Где вы познакомились, где ты смотрел на нее — оторваться не мог... Впрочем, это всё только кажется, все это только встряхнуло тебя, а для нее — неплохой урок. И ты точно знаешь теперь, что доверять девочкам в полосатых шарфах — это такая глупость и полный бред. И продолжаешь убеждать себя в том, что правильно той, другой, написать в обед. И продолжаешь заучивать заповеди "не предавай", "не убий", "не лги". И продолжаешь жить. Без нее. Ежесекундно.
Он говорит: «Только давай не будем сейчас о ней, Просто не будем о ней ни слова, ни строчки. Пусть она просто камень в саду камней, И ничего, что тянет и ноет других сильней, Словно то камень и в сердце, и в голове, и в почке».
Он говорит: «Мне без неё даже лучше теперь - смотри. Это же столько крови ушло бы и столько силы, Это же вечно взрываться на раз-два-три, А у меня уже просто вымерзло всё внутри. Да на неё никакой бы жизни, знаешь ли, не хватило».
Он говорит: «Я стар, мне достаточно было других, Пусть теперь кто-то ещё каждый раз умирает От этой дурацкой чёлки, от этих коленок худых, От этого взгляда её, бьющего прямо под дых…» И, задыхаясь от нежности, он вдруг лицо закрывает.
Позвони через десять. Неважно, минут или лет. Не получится - ладно. Я, в общем, не так уж и жду. Мне минувшая осень готовит на кухне омлет, а в ворота стучится декабрь, взимающий мзду.
Недобитое сердце под рёбрами тихо саднит, сотня снов остаётся до встречи с две тыщи восьмым. Я когда-то хотел, чтоб мы просто остались одни, чтобы против всего многоликого мира - лишь мы.
На окне догорает последняя пара свечей. Память душит исправно: по пятницам после пяти. Я - художник, рисующий жизни. Я, веришь, ничей. Просто сонная муха в бескрайней паучьей сети.
"Двадцать первое, ночь, очертанья столицы..." Всё тлен. Запереться бы в комнате, плакать бы, слушая блюз. Я сейчас принимаю решенье. Я встану с колен, от тебя отрекусь девять раз... и по новой влюблюсь